Он повертел в длинных пальцах булавку и огляделся — в еще дымящихся развалинах крепости было тихо. Только две избы — коменданта и Федора, остались нетронутыми.
— На восток, — услышал он слова Федора, и сказал себе: "Сейчас найду Марью Михайловну с Мишей и детей — ну не могли же они детей тронуть, — и пойдем. Доберемся до Яика, встретим там эти войска, о которых Федор говорил…Господи, упокой душу его, хороший человек был. И Марью Михайловну жалко — вдовой осталась, она такая, молодая".
— Эй, ты! — раздался чей-то голос. Невысокий, с побитым оспой лицом, казак, стоя в разрушенных воротах крепости, пристально его рассматривал.
— А ну пошли, — казак вытащил саблю "Пошли, пошли, — злобно сказал он, — сейчас поговоришь с его императорским величеством".
В степи, у большого, грязного шатра стоял закрытый, черный возок. Джованни бросил взгляд в его сторону и вздрогнул от раздавшегося смеха.
Высокий, смуглый мужчина, что сидел, развалившись, в кресле, у входа в шатер, обернулся к толпе: "А говорили, немец убитый. Вона, видите — живой, воскрес из мертвых. Ну-ка, — он щелкнул пальцами, — трубу эту принесите, что нашли".
Джованни увидел, как мужчине подают телескоп: "Это Пугачев, должно быть. Как его там звали, Федор же говорил мне. Емельян Иванович".
— Емельян Иванович, — вежливо сказал он, и почувствовал, как ему в лопатки упирается сабля. "Ваше императорское величество, — зло сказал ему на ухо давешний казак. "И на колени, когда с государем разговариваешь!"
— Что сие есть? — Пугачев лениво рассматривал телескоп.
— Прибор для исчисления звезд, — спокойно ответил Джованни.
Марья скорчилась в углу возка — через зарешеченное, высокое окошко был слышен возбужденный голос из толпы: "У немца на все струмент есть!"
— Господи, — девушка перекрестилась, — живой Иван Петрович. Господи, ну хоть бы его отпустили, юноша ведь еще совсем.
— А ты умеешь? — спросил Пугачев, прикладывая телескоп к глазу. "Ну, звезды исчислять".
— Умею, — невольно улыбнулся Джованни.
— Вот и повесьте его, чтобы был поближе к звездам, — распорядился Пугачев. Поднявшись, наступив ногой на отброшенный телескоп, он широко зевнул.
— Пошли, немец, — давешний казак связал ему руки за спиной. "Пошли, сейчас в петле подергаешься!"
— Нет! — едва слышно прошептала Марьюшка. Прижав к щеке икону, она тихо заплакала: "Владычица, ну сделай что-нибудь, ведь можешь ты!"
— Как все просто, — подумал Джованни, почувствовав грубую петлю на шее. Он посмотрел вниз — тело священника валялось на земле, над разоренной крепостью кружились, каркая вороны.
— Девочка моя, — одними губами сказал он. "Констанца, доченька".
— Молится, должно, — казак сплюнул на землю, и выбил скамью из-под его ног. Он услышал, как хрипит мужчина. Пугачев, уже на коне, въехав на двор крепости, поморщился: "Еще ждать, пока он тут сдохнет. Езжай — он кинул поводья второй лошади казаку, — я тут присмотрю".
Атаман достал из-за пояса пистолет и выстрелил в сторону виселицы — почти не целясь. Лошадь прянула, Пугачев усмехнулся, и развернул коня, — прах и пепел взвились в томный, вечерний воздух. Атаман поскакал в сторону уходившего на запад, в огненный закат, лагеря.
— Какая она сладкая, — подумал Джованни, ловя губами холодную воду, что лилась ему на лицо. Он дрогнул ресницами. Застонав, мужчина поднес руку к голове, нащупав влажные от крови тряпки.
— Слава Богу! — услышал он испуганный, взволнованный голос и с трудом открыл глаза. Невысокий, невидный, заросший бородой мужичок улыбнулся, показав редкие зубы: "Ох, и молится за тебя кто-то, милок, ох и молится! Емелька-то не смотрел, куда стрелял — а пуля в веревку твою попала, она и порвалась. Ты, головой, конечно, ударился, как падал, однако живой! Тебя как зовут-то? — озабоченно спросил мужик.
Джованни помолчал, прислушиваясь к своим мыслям. В голове было пусто. Наконец, он подумал: "Это я помню. Точно. Иван Петрович".
— Иван П-петрович, — сказал он, заикаясь.
— А меня — Василий. Василий Игнатьевич, — обрадовался мужичок. У него была светлая, свалявшаяся борода и узкие, серые, в морщинках глаза. "Ты вот что, Иван Петрович, — он потормошил Джованни, — ты у частокола посиди, а я пошарю вокруг. Не все же тут сгорело, припасы должны быть, какие-нибудь".
Джованни, опираясь на его руку, поднялся. Вдохнув свежий, вечерний ветер с Яика, он огляделся: "Пожар, что, ли был? — недоуменно спросил он Василия, увидев свежее пепелище.
— Э, — тот приостановился, — да ты не помнишь ничего, что ли?
Джованни вздохнул: "Не помню".
Василий пристроил его на земле, и присел на корточки: "Тут Пугачев стоял, Емелька. Крепость сию взял, она Магнитная называется. А я, — мужчина постучал себя пальцем в грудь, — у него в обозе был. Пошел на реку рыбу ловить, возвращаюсь, — а лагерь с места снялся, и ты на земле лежишь, стонешь. Голова у тебя разбита была, так я ее перевязал".
— Спасибо, — Джованни вскинул на него темные глаза. Василий подумал: "Господи, бедный мужик. За тридцать ему, наверное, виски седые. Рабочим, должно был, руки-то какие, все исцарапанные, в пыли рудничной".
Джованни посмотрел на труп священника, что лежал поодаль и попытался подняться: "Надо людей похоронить, Василий".
Мужчина перекрестился и горько ответил: "Мы с тобой всех тут не похороним, хоша детей соберем, их вместе зароем".
— Зачем, — Джованни опустил голову в руки, — зачем, детей убивать?
— Э, милый, — Василий махнул рукой, — это ты ничего не помнишь, а я — помню. Я сам истинной веры христианской, — он двуперстно перекрестился, — думал, сие царь законный, взойдет на престол, и нам послабление выйдет. Катька-то, чтоб ей пусто было, сюда, в Сибирь нас переселила. Так-то мы с Ветковской слободы, однако же, под выгонку попали. Ну, я и решил — Пугачев землю и волю обещает, надо за ним пойти.
— А как пришел к войску, увидел, что они делают, так, Ванюша — серые глаза мужичка заблестели, — положил саблю на землю: "Сие грех великий, так свободу не берут — чрез кровь и слезы детские". Плетьми избили, и в обоз отправили. Я давно сбежать хотел, вот сейчас — Василий вдруг улыбнулся, — и сбежим. А ты откуда? — он склонил голову набок.
— Не помню, — устало ответил Джованни. Пошарив в кармане, он вытащил оттуда что-то острое.
— Это циркуль, — подумал он. "Циркуль и наугольник. Зачем они мне?"
— Золото, — Василий усмехнулся. "У нас на Алтае сего добра — хоша лопатой греби. Ты спрячь, — он ласково коснулся темных волос Джованни, — пригодится когда-нибудь". Василий взглянул на булавку: "А что сие-то?"